«Мирас в Татарстане стал инструментом не всегда удачной религиозной политики» - «История»

Что такое Республика Татарстан? Часть третья: мирас

В преддверии празднования 100-летия Татарстана историк и востоковед Альфрид Бустанов продолжает цикл тематических колонок для «Реального времени» (часть 1-ю см. здесь, часть 2-ю — здесь). Сегодня наш колумнист рассматривает «наследие» региона и татарского народа.

Историческое наследие служит краеугольным камнем в основании Республики Татарстан. Именно поэтому сложно переоценить роль гуманитарных наук в строительстве и легитимации республиканской государственности. О власти знания мы поговорим в следующей колонке, а сейчас выясним, как же именно концептуализируется республиканское наследие и почему?

Десакрализация наследия и «просветители»

Совокупность исторического наследия у татар именуется арабским словом «мирас». Сложно сказать, когда впервые этот концепт нашел применение за пределами богословских текстов. Тем не менее его оживление происходит где-то на рубеже XIX—XX веков с появлением первых национальных историй авторства Шихабетдина Марджани и Ризы Фахретдинова. Однако собственно работа по осмыслению наследия тогда еще не была проделана.

Систематически о татарском национальном наследии начали говорить уже после Сталина. Перед историками и филологами Казани тогда встала проблема, как реабилитировать преимущественно религиозную татарскую литературу в условиях атеистического государства, в котором совсем недавно были репрессированы многие выдающиеся культурные деятели и под корень уничтожена исламская инфраструктура. В самом деле, вопрос не из легких: как вернуть обществу наследие, фактически поставленное под запрет? Как примирить с советской действительностью авторов, ненавидевших большевиков?

Решение было найдено в секуляризации и национализации исламского наследия. Авторы правовых трактатов начали восприниматься как «просветители», лишь вынужденно действовавшие на религиозном поле. Благо широкая эрудиция и плодовитость Ризы Фахретдинова дали простор для освещения его роли в первую очередь в качестве историка и журналиста, нежели толкователя исламской традиции. Такой выборочный подход в интерпретации наследия с конца 1950-х годов позволил татарским ученым построить небольшой пантеон из выдающихся личностей прошлого. Их труды вынужденно освещались однобоко, с тем, чтобы избежать обвинений в оправдании реакционной буржуазии и клерикалов.

Исламизация наследия и «богословская школа»

Сейчас мы наблюдаем обратный процесс: любое мало-мальски значимое явление культуры объявляется частью российского/татарского богословского наследия, вне зависимости от конкретного содержания и исторического контекста. В татарском языке даже появилась калька «илаһият мәктәбе», то есть богословская школа (правильнее было бы «дини мәсләк», но обычно этот термин означает религиозное направление, отдельный толк в религии). Историческая тематика, выходящая за пределы рамок богословского наследия, осталась для республики во многом маргинальной.

Надо заметить, что риторика о «богословской школе» допускает мысль о некотором единстве в развитии исламской традиции в России. Словно мантру, чиновники от ислама повторяют через запятую имена великих богословов прошлого и говорят, что все они принадлежали к ханафитскому мазхабу и исповедовали матуридитскую акыду.

Историкам было бы нечем заняться, если бы все было так просто. Первое, что бросается в глаза даже при беглом знакомстве с рукописной традицией мусульман России, — это идеологическое и языковое многообразие, а также фрагментарность данных, которые невозможно свести к единой «богословской школе». Пазлы истории складываются лишь в пеструю и неровную мозаику. И это прекрасно, ведь само разнообразие взглядов и практик является величайшей ценностью. В разнообразии мы видим зеркальное отражение современной жизни мусульман: единых моделей мысли и поведения не было тогда, нет их и сейчас.

Собственно говоря, в наши дни советский «мирасизм» доведен до абсурда. Если в советское время еще были люди, способные напрямую знакомиться с исламской литературной традицией на языке оригинала (публиковали они одно, а писали для себя — другое), то сегодня таких людей единицы. Эта ситуация позволяет манипулировать восприятием литературного наследия, недоступного для абсолютного большинства даже владеющих современным татарским языком. В итоге получается, что неважно, каких идей придерживался условный Марджани (а кто его читал?), важно то, какую мысль вычитают в его наследии современные ораторы.

Как избежать крайностей?

Мирас в современной Республике Татарстан, безусловно, стал политической единицей, инструментом не всегда удачной религиозной политики. В таком случае есть ли перспектива у (пост-)советского мирасизма в будущем? Надежный ли это способ суждения об историческом наследии или пришла пора что-то менять?

Для меня нет сомнений в том, что в новых условиях необходимо концептуальное переосмысление наследия как части идеологического устройства республики, в том числе по отношению к богатейшему культурному фонду татар за пределами РТ. Залогом такого переосмысления должно стать признание нормы идеологического, языкового и культурного разнообразия и даже гибридности в обществе.

Такая конструкция гораздо более устойчива к внешним вызовам, ведь ее сила в открытости: спектр — вместо пантеона, гибридность — вместо однообразия, содержание — вместо красивой обертки.

Продолжение следует

Справка

Альфрид Бустанов

• Ph.D. (Amsterdam University, 2013)
• Профессор факультета истории в Европейском университете в Санкт-Петербурге.
• Автор книг Soviet Orientalism and the Creation of Central Asian Nations (London — New York, 2015) и «Книжная культура сибирских мусульман» (Москва, 2012). Колумнист «Реального времени».